[PMR]

«Любезный Иван Ильич. Пишу тебе со станции варшавской дороги, за полчаса до отъезда. Анненков прислал мне письмо моей дочери, которое все состоит из •одного вопля: если она вскорости не будет иметь 40 000 франков, то она с мужем погибла. И потому прошу тебя— не дорожиться с имением и, в случае нужды, уступить две-три тысячи рублей, лишь бы скорее получить деньги».
Подобное же пишет он и Г. О. Гинцбургу:
«Моя дочь с воплем и слезами обратилась ко мне, прося дать ей в руки 30 000 франков».
И, наконец, когда у Полины было уже двое детей и не осталось ни приданого, ни денег, Иван Сергеевич сообщил Ж. Полонской:
«На меня свалился кирпич в виде окончательного разорения моей дочери, необходимости ее развода с мужем, а также для меня — продажи лошадей, карет, картин...»
Жизнь с Гастоном для Полины стала невозможной: он пьянствовал, грозился убить то себя, то ее. И тогда» она с детьми убежала от него. Иван Сергеевич посылал ей деньги, постоянно заботился о внучке и внуке. Рассказывали, что перед смертью он решил продать свое родовое имение Спасекое-Лутовиново и передать деньги Полине Виардо, чтоб та по мере надобности помогала внуку и внучке. Но смерть помешала ему выполнить это намерение.

[PMR]

Полина не смогла приехать проститься с телом отца. Поспешил ее муж, Гастон Брюэр: нужно было заявить- претензию на наследство.
И вот одинокая, беспомощная, дочь Тургенева живет вдали от России. Правда, друзья писателя ежемесячно отправляют ей пенсию, завещанную отцом. Потом подрастает Жанна и своим трудом будет содержать мать.
В 1919 году Полина Брюэр скончалась от раковой опухоли. Дочь ее, Жанна Тургенева, пошла в деда: любила музыку, изучала иностранные языки, писала стихи, прекрасно рисовала. Она умерла в апреле 1952 года в Париже, не оставив наследников. Внук Тургенева, Жорж, тоже был холост и умер еще раньше, в 1924 году.
Такова одна из страничек личной жизни Тургенева и близких ему людей, живших вдали от родины.

[PMR]

СЕМЬЯ БАСНОПИСЦА КРЫЛОВА
Передо мной книги «Русского архива» за 1877 год. В них я разыскал мало кому известный материал, по- своему интересный.
«25 июля 1868 года умер в Ярославле после долгой и продолжительной болезни архитектор Александр Калистратович Савельев. Все, знавшие покойного близко... надеюсь, помянут его добрым словом, как человека умного, правдивого», — так начал один из своих очерков поэт-яроославец Леонид Николаевич Трефолев.

[PMR]

Кто же такой Александр Калистратович Савельев, бывший на протяжении долгих лет другом поэта Трефолева?
...Современники Ивана Андреевича Крылова часто упоминали в своих воспоминаниях о прислуживавшей ему молодой женщине — Фенюше. Михаил Лобанов, первый биограф Крылова и его близкий знакомый, обронил мимоходом, что она «растапливала печи греческими его классиками», доставая книги из-под дивана; другие замечали, что она не очень заботилась о чистоте в комнатах. Иногда в кабинет, где на диване отдыхал поэт, заходила девочка, дочь Фенюши. Беззаботно напевая песенку, она приносила свечу, ставила ее на стол, чтоб Иван Андреевич мог прикуривать сигару. Так они и жили втроем: баснописец и служанка с дочерью.

[PMR]

Время шло, девочка подрастала. Иван Андреевич решил позаботиться о ее судьбе: дал образование, а когда она стала взрослой девицей, выдал ее за скромного молодого человека — чиновника Калистрата Савельева. У них появились дети...
Известный библиофил артист Николай Павлович Смирнов-Сокольский первый установил: Саша была дочерью Ивана Андреевича. Он так заботился о ней, любил внуков. Плетнев, знавший Крылова в быту, вспоминал:
«Ему весело было, когда около него играли дети, с которыми дома обедал он и чай пил. Девочка по имени Наденька, особенно утешала его. Ее понятливость и способности к музыке часто восхвалял он, как нечто необыкновенное».
Так вот поэт Леонид Николаевич Трефолев и был -близким другом его внуков, Надежды и Александра
Савельевых. Трефолев неоднократно упрашивал Савельева писать воспоминания о баснописце, но тот все время откладывал «до завтра». Да так и умер, не исполнив обещанного. Но сам Трефолев кое-что успел записать с его слов.
«Бывало, — рассказывал ему внук Крылова, — после дождя, когда на дворе образуются лужи, я да Надя бродим по воде, замочимся, выпачкаемся и, зная, что нас могут наказать, стрелой бежим к нашему всегдашнему заступнику Ивану Андреевичу. Тот, по обыкновению изрядно покушав, благодушно нежит свое тучное тело в креслах и сладко-сладко дремлет.

[PMR]

— Дедушка! Милый дедушка! Спасите нас, спрячьте поскорее куда-нибудь...
Сейчас распахнется широчайший дедушкин халат, и мы, закрытые им, сидим, ни гу-гу, за спиной Крылова, а он на все вопросы домашних, куда делись шалун и шалунья, отвечает вполне серьезно, во-первых, что дети не шалуны, напротив, очень тихие, милые дети, а во-вторых, что он знать не знает, ведать не ведает, где они. Затем проходила домашняя гроза. Мы благодарили дедушку за великодушную защиту. Дедушка только подмигивал и опять начинал дремать».
Особенно любил Крылов внучку Наденьку. Дочь Крылова, с которой Трефолев познакомился на похоронах ее сына, Александра Савельева, рассказывала, как, отправляясь в Английский клуб, Крылов всегда отдавал приказание: сообщать ему, когда Наденька проснется, и нередко тут же возвращался домой.
«На четвертом или пятом году Надежда Калистратовна, а потом и ее брат стали обучаться азбуке под указкой Крылова. Однажды он увидел, что девочка плачет над его басней. Крылов был тронут до слез этой детской чувствительностью и тихонько удалился в соседнюю комнату, чтоб сказать домашним: «А ведь Надя-то у меня талант! Все понимает, даже мою лисицу, съевшую малиновок, понимает!»
Когда Александра Петровна была еще ребенком, Крылов часто дарил ей свои рукописи и при этом говорил:
— На, спрячь куда-нибудь подальше, авось со временем и эти бумажонки тебе пригодятся!

[PMR]

Трефолев передает еще один эпизод:
«Каждую пасху Крылов встречал в Казанском соборе. Большого труда стоило ему пробраться через густую толпу. Однажды тучное тело баснописца особенно страдало от толчков, но когда полиция это заметила и сказала: «Разойдитесь, ведь это Иван Андреевич Крылов!», народ с уважением уступил дорогу».
Трагическая смерть Пушкина глубоко потрясла баснописца. По словам А. П. Савельевой, Александр Сергеевич посетил Крылова за день или за два до своей дуэли с Дантесом. Он был озабочен, но скрывал это за маской веселости: говорил Савельевой любезности, играл с ее маленькой дочкой, напевал ей песенки. А потом вдруг торопливо простился с Крыловым. Когда же Иван Андреевич узнал, что великого поэта не стало, он, весьма спокойный, невозмутимый, вконец расстроился: «О! Если б я мог это предвидеть, Пушкин! Я запер бы тебя в моем кабинете, я связал бы тебя веревками... Если б я это знал!»

[PMR]

Далее Трефолев записывал:
«Довольно равнодушный к смерти других, Крылов встретил и свою смерть безбоязненно, равнодушно. Он умер на руках Александры Петровны, рассказывавшей мне, что Крылов до последней минуты сохранял память и, умирая, не мог удержаться от шутки:
— Ты, милая, не плачь. Я стар, утомлен, пора мне на покой. А ты и без меня проживешь, если не богато, так и не бедно, разумеется, с условием — не ездить... не ездить... не ездить в Английский клуб!»
Запись Трефолевым воспоминаний дочери и внука
Крылова была опубликована впервые в 1877 году. После этого воспоминания не переиздавались, так и оставшись только на страницах старого журнала.

[PMR]

ПИСЬМА РАССКАЗЫВАЮТ
Письма великих деятелей прошлого — зеркало их жизни, их труда, отголосок исторической эпохи. В интимных посланиях к родственникам, друзьям, знакомым нередко раскрывается «лаборатория» художника, его замыслы. Иногда такие письма подобно увлекательной повести рассказывают нам о том, как мастер пера или кисти создавал художественные произведения.
Передо мною тома избранных писем И. А. Гончарова, И. Н. Крамского и основателя московской картинной галереи П. М. Третьякова. Шаг за шагом я восстанавливаю по этим письмам важный момент в жизни большого художника — историю создания портрета И. А. Гончарова.
Все началось с того, что Третьяков решил собрать для своей галереи портреты выдающихся деятелей русской культуры. В это число он включил и писателя Гончарова, уже прославившегося двумя романами и превосходными очерками «Фрегат «Паллада». Писатель жил II Петербурге, и потому Третьяков решил, что лучше Крамского никто из столичных художников этой работы не выполнит. Третьяков еще не был лично знаком с Крамским, поэтому обратился с просьбой о посредничестве к художнику Риццони.

[PMR]

А в это самое время Иван Николаевич Крамской собирался выехать за границу. Но как только ему сообщили о заказе, он тут же отправился к Гончарову. II вот 26 сентября 1869 года он сообщает Третьякову:
«Я сегодня же был у Гончарова, полагая начать портрет немедленно, но Иван Александрович предпочел отложить до моего возвращения, потому, как он сказал, что.надеется к тому времени сделаться еще лучше...»
Третьяков забеспокоился, получив сообщение Крамского. Он писал художнику, упрашивая отложить на некоторое время свою поездку и выполнить портрет:
«Я желаю только, — писал он, — чтобы портрет глубоко почитаемого мною Ивана Александровича Гончарова был отличный, и уверен, что Вы употребите все средства, чтобы он вышел таким, — так как Вы, вероятно, тоже любите и уважаете Ивана Александровича».

[PMR]

Так в сентябре 1869 года через переписку завязалось знакомство двух замечательных деятелей русской культуры— Крамского и Третьякова.
Получив письмо, Крамской отвечал, что поездку за границу он отложить никак не может...
Прошло несколько месяцев. Крамской вернулся из своей поездки и вскоре вторично явился к Гончарову с предложением начать работу над портретом. Но художника ждало непредвиденное: Гончаров категорически отказался позировать. Он что-то говорил о нездоровье, о плохой погоде: повременим, мол, до весны, а там видно будет!
В начале ноября 1870 года Третьяков приехал в Петербург. Разумеется, поспешил к Гончарову. Но писателя в этот день не оказалось дома. Гончаров же, узнав, что к нему заходил Третьяков, решил уже сам написать ему в Москву:
«Полагаю, что теперь Вы опять в Москве, и долгом считаю вновь извиниться перед Вами в том, что не мог и не могу склониться на Ваше доброе желание (то есть доброе в отношении ко мне) снять мой портрет для Вашей портретной галереи... Короче —я никак не могу проникнуться мыслью о том, что мой портрет может быть для кого-нибудь и для чего-нибудь нужен —в шутку ли, для серьезной ли цели... Для серьезной цели я не сознаю за собой такой важной заслуги в литературе, что бы она заслуживала портрета, хотя и счастлив простодушно от всякого знака внимания...»
Вот, оказывается, в чем заключалась причина такого упорного нежелания позировать для портрета!

[PMR]

...Прошло три года. Крамской к этому времени ближе сошелся с Гончаровым, частенько бывал у него. Но все попытки уговорить писателя позировать оканчивались безрезультатно.
И все же Третьяков с Крамским решили не уступать в необычном поединке, и «побежденный» писатель наконец сдался.
6-го марта 1874 года Крамской с радостью сообщал Третьякову: «Портрет И. А. Гончарова мною уже начат, работаем каждый день. Сидит он хорошо и совсем стал ручным. Полагаю, что я его привезу к Вам на страстной неделе, так как в это время постараюсь быть в Москве».
Сеанс идет за сеансом. С утра Гончаров усаживается в покойное кресло. Крамской ставит мольберт, берет в руки кисть и палитру. И вот на холсте — пожилой, умудренный большим жизненным опытом человек —спокойный взгляд чуть прикрытых тяжелыми веками глаз, полная фигура, непринужденно, без напряжения опущенные руки, свободный поворот головы.
Наконец, портрет написан и послан в Москву Третьякову. К хозяину картинной галереи сходятся друзья, знакомые художники, писатели, критики. Все в восхищении от портрета. Но сам Третьяков, большой знаток живописи, замечает один недостаток. После некоторого раздумья пишет художнику:
«Мне казалось и прежде, а теперь на карточке (фоторепродукции портрета, —Б. Ч.) еще более кажется, что фигура очень длинна: по карточке можно думать, что изображаемое лицо огромного роста, а между тем Иван Александрович не более среднего роста».
Крамской просит Третьякова выслать портрет обратно. Делает исправления.

[PMR]

Любопытно и то, что к этому времени Гончаров изменил свое отношение к работе Крамского. В апреле 1874 года он писал Третьякову:
«Благодаря таланту Ивана Николаевича, успех превзошел ожидания. Некоторые из знакомых моих, любителей живописи, сознавались, что им редко удавалось видеть такое мастерское исполнение в портрете, кроме чрезвычайного сходства... Я заранее прошу позволить — когда судьба приведет меня в Москву, — посетить Вас и вместе полюбоваться всем, что есть замечательного в Вашей галерее».
А когда в 1878 году издатель И. И. Глазунов попросил Гончарова прислать ему портрет для книжки очерков «Фрегат «Паллада», тот заметил в одном из писем: «Лучше портретов И. Н. Крамского нет».
Сам Крамской тоже был доволен работой. Он экспонировал портрет на передвижных выставках по городам России, послал его на Парижскую всемирную выставку в 1878 году как одну из самых удачных своих работ.

[PMR]

ТАЙНА АВТОГРАФА
Неожиданно мой очерк о портрете Гончарова получил любопытное «развитие».
...7 октября 1852 года из Кронштадта вышел военный фрегат «Паллада». Он должен был обойти Европу, обогнуть с юга Африку, Индию, обойти Китай и прибыть к островам Японии. Молодой писатель Иван Александрович Гончаров был назначен секретарем экспедиции.
Шумный Лондон. Людские толпы. Гончаров ходит по улицам, подолгу стоит на перекрестках, вбирая в себя звуки чужого языка. Тройная лента движущихся экипажей. Феерия впечатлений! А потом Мальта, Шанхай, Сингапур, Гонконг, Огненная Земля, Ява, берега Кореи; морской прибой, бронзовые тела туземцев; пальмы, густые туманы, тропические ливни — все двигалось, сменяя друг друга в гигантском калейдоскопе. «Как прекрасна жизнь, между прочим, и потому, что человек может путешествовать!» —восторгается Гончаров.

[PMR]

Два года непрерывного путешествия наполнили его жизнь незабываемыми впечатлениями. В Петербурге он часами сидит за письменным столом и воскрешает в памяти то, о чем хочет рассказать людям. Как буд^о снова, разрезая безбрежную гладь воды, плывет, покачиваясь, фрегат «Паллада». А он, склонившись над листами бумаги, уводит будущих читателей в дальние страны, рассказывает им о море, о солнце, о дыхании южных ночей, о спокойном свете ярких звезд...
Мы не знаем, о чем думал Гончаров, приняв в 1858 году из типографии свою книгу очерков «Фрегат «Паллада». Но, наверное, он волновался: как примут книгу читатели? Ведь она не плод великих научных открытий и не авантюрный роман с африканскими страстями и ужасами людоедства!
Книгу раскупили за один месяц. Через год вышло второе издание, за ним третье. Семь раз выпускали «Фрегат «Палладу» при жизни автора. И семь раз повторялись слова:
«Мне поздно желать и надеяться плыть опять в дальние страны: я не надеюсь и не желаю более. Лета охлаждают всякие желания и надежды. Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердце моих читателей, и, если представится им случай идти на корабле п отдаленные страны, предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений... Зато какие награды!»

[PMR]

Передо мной книга. Титульный лист: «Фрегат «Паллада». Очерки путешествий Ивана Гончарова. В двух томах. Издание А. И. Глазунова. С.-Петербург, 1858 г.».
Книге более ста лет, и потому она — библиографическая редкость. Но она не просто редка, надпись в несколько строк делает ее уникальной:
«Николаю Петровичу Степанову в знак уважения от автора.
17 октября 1858 года».
— Так кому же Гончаров подарил эту книгу? Кто такой этот Николай Петрович Степанов?
— Не знаю. Я прочитал вашу статью в газете о портрете Гончарова. Вспомнил, что у меня есть эта книга. Вот и принес.
За столом напротив меня — Василий Прокофьевич Дементьев — главный художник журнала «Молдова».
— Когда умер отец в Астрахани, после него осталось много старых книг. Он был коллекционером-библиофилом. Эта книга перешла ко мне по наследству...

[PMR]

Он уходит, а я пытаюсь разгадать историю автографа. Пересмотрел воспоминания современников о Гончарове, перелистал справочники, указатели. Разыскал с дюжину Степановых: издателя, артиста, художника, правоведа, ротного командира и других, с кем встречался или мог встретиться Гончаров. Был даже писатель Александр Петрович Степанов (уж не его ли брат — Николай Петрович?) артист Петр Гаврилович Степанов (уж не его ли это отец?). Но адресат Гончарова гак и не найден.
Проходит неделя, месяц. Поиски Степанова безрезультатны. А не помогут ли товарищи-литературоведы? Вспоминаю, что в Ульяновске работает доцент П. С. Бейсов, хорошо знающий жизнь и творчество Гончарова. Пишу ему о своих поисках. Приходит ответ:
«В 40—50-е годы в Астрахани работал в гимназии учитель Н. М. Степанов — учитель И. Н. Ульянова. Не имеет ли отношение он к Николаю Степановичу? Если что-либо найду, сообщу Вам.»
Так до сих пор автограф Гончарова остается для меня и для других литературоведов неразгаданной загадкой. Кто же такой Николай Петрович Степанов?..

[PMR]

ТОРГ ЗА ЧАШКОЙ ЧАЯ
«Вот и все, чем я хотел поделиться с вами». Этими словами Владимир Вячеславович Секлюцкий, директор музея Ярошенко в Кисловодске обычно заканчивал лекцию. Отвечал на вопросы, а рука привычно скользила по столу, собирая бумаги, репродукции. Так было и в санатории Академии наук. После лекции к нему подошел один из отдыхающих — ученый почтенных лет.
— Вы хорошо рассказывали о Ярошенко, о музее. Спасибо. Я, наверное, вам буду полезен. Знаете, в Харькове я как-то видел у одной старушки картину Ярошенко — подлинник...
Ох, как знакомо это: «у одной старушки», «я как-то видел», «подлинник». Сейчас скажет, что забыл адрес, фамилии не помнит...
Он не прерывал ученого, выслушал до конца. Тот обещал написать, сообщить адрес женщины. Разговор забылся, ученый-харьковчанин так и не побаловал обещанной весточкой.

[PMR]

Но письмо пришло. Правда, и почерк, и нелады с грамматикой говорили, что пишет отнюдь не научный работник. Какая-то женщина извещала, что у нее есть подлинный портрет Салтыкова-Щедрина работы Ярошенко и что она хотела бы его продать.
Портрет Салтыкова-Щедрина? Неужели тот самый, пропавший еще в 1887 году? На XV выставке художников-передвижников это была одна из лучших работ. Потом картина, к удивлению всех, вдруг исчезла. До нас дошла лишь фотокопия.
Нет, трудно поверить, что не у знатока-коллекционера, а у полуграмотной старухи сохранился подлинник мастера кисти. Может быть, там вовсе и не подлинник, а доморощенная копия? Сколько раз приходилось ему встречать картины и этюды, которым, по клятвенным заперениям владельцев, «цены нет». А он не вывесил бы их даже в кладовке своего музея! Поедет, и напрасно: потратит деньги, время. Ехать или не ехать?
Он поехал.
Ветхий деревянный дом на окраине Харькова. Владимир Вячеславович прошел по вытертым половицам, нащупал дверь. Постучал. В жарко натопленной комнате две женщины. Поздоровался, представился. Пригласили к столу.
За чашкой чая беседовали не спеша: о погоде, о жизни, о том, «какая нынче молодежь пошла...». И если глянуть со стороны, в комнатенке со старомодным трюмо, гардеробом со времен праотца Адама, сидели просто и беседовали по душам трое немолодых людей.

[PMR]

Наконец, долгожданное:
— Вытаскивай, — кивнула хозяйка своей соседке.
Та полезла за комод и выдвинула тяжелую раму, обшитую старым холстом.
Секлюцкий не спускал глаз с рук женщины. Ее пальцы распарывали полуистлевшую холстину. Под нею старый-престарый мадаполам, разорвавшийся с сухим треском. И тут...
Нет, такое может быть только во сне. Перед ним был исчезнувший восемьдесят лет тому назад портрет Салтыкова-Щедрина! Подлинник! Не копия, не подделка! Разве можно в этом сомневаться?!
...Писатель сидит в глубоком кресле. Поверх тяжелого халата наброшен плед. Рука бессильно опустилась на подлокотник. Суровый и скорбный взгляд ушедшего в себя человека.
Был вечер. За окном притаились сумерки. И в прощальных отсветах дня человек на портрете отодвинулся вглубь вместе с креслом. Еще больше посуровел, помрачнел.
Все трое молчали, не спуская с него глаз. Потом Владимир Вячеславович направился к столу. Опустился на стул. Постучал пальцем по самовару, тянувшему комариную песню.— А знаете, хороший у вас чаек в Харькове. Не то, что у нас на Кавказе. Налейте, пожалуйста, еще чашечку.
Сказал, и поразился самому себе: не дрогнул голос!