[PMR]

Чего только не шептали Чу о советских добровольцах! Будто они вовсе и не авиаторы, а комиссары, которые только агитируют за коммунистов. Чу верил слухам. Какие только басни о советских комиссарах не доходили до его ушей!
Но в прошлом году Чу сам стал свидетелем героического воздушного боя советских летчиков с самураями в небе над Уханем. А назначение в авиагруппу Кули-шена дало ему возможность близко узнать этих людей.

Не деньги, не жажда приключений, а верность большой идее и горячее сочувствие борьбе народа за свободу, против самураев привели их в Китай.
Чу это увидел, почувствовал, понял. Он давно уже не допытывается, действительно ли мистер Быстров — начальник связи, а не красный комиссар.
Если правда, что они все комиссары, тогда Чу не знает лучших мастеров авиационного дела и более отважных летчиков, чем советские комиссары.
Быстров молчит, и вовсе не из дипломатических соображений. Перед его глазами возникла картина, которую он наблюдал лишь несколько часов назад, когда ехал в машине вместе с Лю — секретарем китайского министра. По улицам вели новое пополнение для гоминдановских частей. Многие новобранцы были привязаны друг к другу.
То, что секретарь увидел на лице советского добровольца, не было простым недоумением или вопросом.
— Еще не умеют ходить строем,— с напускной бравадой в голосе поспешил объяснить гоминдановский чиновник.

Но мистер Быстров знал другое: эти хотят идти не п гоминдановскую, а в 8-ю, в новую 4-ю — в Красную армию, на которую вся надежда трудового Китая. И с Нею сердца летчиков-добровольцев. Ни на минуту их
не оставляет мысль о помощи братьям, героически сражающимся в китайской Красной армии, защищающим освобожденные районы в тылу японцев.
Именно в Чэнду добровольцы особенно остро ощущают, какая это поддержка для революционных бойцов их прилет. И каждый летчик рвется скорее в бой.
Здесь, за Великой китайской стеной, в долине Янцзы, Кулишенко ощущает себя не только командиром добровольцев, а посланцем народа.
Это на глазах у всей авиагруппы как-то изменило Григория Акимыча. Суть, конечно,.не во внешних переменах, которые заметил даже переводчик Ли. Под бременем дел и ответственности комэск заметно похудел (хоть домой пишет, что толстеет), лицо вытянулось, почернело, а темные курчавые волосы и густые брови словно выгорели на солнце, стали почти пепельного цвета.

Он тот же сердечный, душевный Акимыч, который каждого летчика, механика, члена экипажа расспросит, есть ли письмо, что пишут родные, и, картавя чуть сильнее обычного, сам признается, как скучает по жене и дочери (очень жаль, что послушал Тому и не взял с собой фотографию).
Он, как и прежде, спокоен и методичен, когда, лукаво прищурясь, рисует задачу на бумаге или на земле, присев на корточки.
И в то же время он по-особому сосредоточен, внутренне подтянут, строг. Эта повышенная требовательность начинается с самого себя. У всех такое ощущение, что Акимыч бодрствует, летает и трудится двадцать четыре часа в сутки.
Не только в разговоре — в самой его походке чувствуется полная собранность. А штатский костюм даже чем-то усиливает это впечатление.