[PMR]

...Встреч было несколько. Запомнилась одна. Время не затушевало ее, как нечто случайное, и потому я помню тот день даже в мелких деталях. Восстановить события и разговоры помогают скупые записи в дневнике... '
Июль 1960 года. Москва. Мы идем по улице Горького: Чуковский, его сын Николай Корнеевич— тоже писатель, и я. Много солнц^а, много людей. Корней Иванович только что приехал из Переделкино, направлялся в издательство. Разговор с одного предмета переходил на другой. Разговорились о ярославском поэте Трефолеве.
— Я, помнится, читал его очерки в «Русской старине» или в «Историческом архиве». Совсем не то, что стихи. Поэт он, как еще Некрасов заметил, «не подмастерье, а мастер!». Прекрасные стихи! А в очерках, в очерках...
Корней Иванович остановился. Прищурился на квадрат вывески у входа в какое-то учреждение.
— ...в очерках его тепла, страстности не хватает.
И он усмехнулся, кивнув на вывеску.
Медленно поднимаемся вверх по улице Горького. Люди обгоняют, толкают, извиняются и пробегают дальше. Николай Корнеевич вскоре попрощался.
— Идемте вот по этой улице, не так людно. А знаете, я прочитал ваши «Заманчивые поиски». Понравились...
Я искоса взглянул в его сощуренные глаза и понял: «понравились» — это что-то сродни: не хочу, мой молодой друг, тебя обидеть, но...
И правда, спустя несколько минут, покачивая грустно головой, в такт своим мыслям, говорил:
— Вы рассказываете лучше, чем пишете. Пишите так, как видите и слышите. Вообразите, что встретили друга и с ним делитесь. Попробуйте так...
Он помолчал, провел пальцем по нижней губе и, сделан еще несколько шагов, вдруг остановился, словно перед стеною.
— А скажите, что может быть тяжелее равнодушия? II стиле, в мыслях, в отношении к тому, о чем пишешь?
Мы присели на лавочке в каком-то сквере. Я рассказнал, как во время Отечественой войны был воздушным разведчиком, о том, как стал собирать редкие книги. Он слушал, не прерывая. Когда я остановился, спросил Настороженно:
— Об этом еще не написали?
— Нет.
Жаль...
И он прищурился на голубей, суетившихся у скамьи.