[PMR]

Последний лист альбома, пакет с ворохом любительских снимков — пожелтевших, выцветших, неровно обречённых. На всякий случай я бегло их просматриваю. Вдруг замерла рука. Так это же он, Александр Иванович Куприн с женой и маленькой дочкой! Какой интересный снимок!
Переворачиваю. На обороте надпись карандашом рукою Куприна: «Большой Фонтан», май 1910 г.»
Жена — красивая молодая женщина в элегантном белом платье — сидит в кресле-качалке с дочкой на руках. А Куприн? Даже и здесь он не изменил себе: так же, как и на большинстве известных фотографий, на нем просторная холщовая рубаха, подчеркивающая его большую физическую силу.
Я всматриваюсь в его лицо. Не спокойно оно. Пытлив и насторожен взгляд писателя. Может, он только что побывал в Хлебной гавани или с утра уходил на паруснике за камбалой и скумбрией, а теперь все еще переживал увиденное и услышанное? Или только что встал из- за письменного стола, оставив листы со строками «Ямы»? А всего скорее в эги дни особенно тяготили его материальные заботы, о которых он писал своему другу Батюшкову. «Я очень беден теперь и подрабатываю кустарным промыслом... Ты видишь, вместо того, чтобы писать «Яму», я пишу мелочи... На что мне жить? Я уже все заложил. Поневоле пишу, что попало и где попало. Надо есть!»
Часто я присматривался к его фотоснимкам и удивлялся тому, как точно и верно в каждый момент бытия жизнь оставляла на его лице свои меты. То кажется, ждет он, что вот-вог забушует ураган на море. А то сидит и настороженно слушает тишину.